О: — (невинно) А Ани?
СН: — (не подумав) А вот Аня была, да, — сначала даже не понимает, почему Оля начинает злорадно смеяться, а потом не знает, присоединяться ли к ней или все–таки возмущенно посопеть, но обстановка решает за него. — Ну, всё, приехали.
***— Про секс, про секс, боже, неужели сейчас наконец–то будет про секс?!
— Похоже на то. Так что выходи, Маня, из комнаты и не подслушивай.
— (возмущенно) Это… это с какой же стати?!
— Вот с такой, сама понимаешь.
— А почему тогда куке можно, а мне нельзя? Прынципиальной разницы нет!
— Нет. Зато я так хочу. Пока ты здесь — ничего не буду рассказывать. Считай, что я стесняюсь.
— Вы посмотрите на нее, стесняется! А собственного ребенка, значит, не стесняется?!
— Стесняюсь. Но меньше. Так, Мань, или ты сейчас отваливаешь, или я все вырезаю до Пи — Джи 13.
— Фу на тебя, уже ушла. (громким шепотом) Кука, ты мне усё потом расскажешь.
— Ну-с… (мама действительно слегка смущенно чешет в затылке) — правда, рассказывать?
— Давай–давай, а то раздразнила теперь.
— Только я самые очевидные моменты, наверное, буду пропускать. А то что я буду в 100-ый раз объяснять, как люди целуются — ну или там… Вообще непонятно, нафиг люди описывают секс так, как будто никто кроме них им никогда не занимался. Или, допустим, кроме их героев — а сам автор тоже не занимался, что характерно. Ладно, как пойдет. Зрительно воображать не обязательно. Но можно.
Так вот, доехали мы, припарковались у подъезда, вокруг слава богу никого, снял дворники, поднялись на 3-ий этаж, помню, что пешком. Как вошли тоже помню, вообще, все крайне хорошо помню, хотя есть соблазн отделаться чем–нибудь типа «совсем потеряла голову… все сливается… и понеслось…» — обычным набором. Но в принципе, так все и было — сняли верхнюю одежду, он еще говорит для порядку: голодная? — Я на него так посмотрела, что сразу пошли в комнату, там он буквально одним движением разложил диван — невероятно для диванов того времени — ну и…
— Понеслось?
— В общем, да. То есть, до определенного момента. Процесс изучения и почти поглощения друг друга был крайне приятным, на мне уже вот–вот и можно было бы жарить пресловутую яичницу, в глазах все плывет, соображаловка отказывает, тормоза полетели уже давно — он спускается рукой пониже — совсем пониже — и вот тут меня как подменяют: остыла и закоченела мгновенно. Раз — и всего как ни бывало, сижу–дрожу мелким бесом.
СН: — (чуть отстраняясь) О-о.
О: — (расстроенно) И что это значит? Что я таки еще не созрела?
СН: — Не похоже. Судя по всему, что было до этого… что–то тут другое не то.
О: — И что именно?
СН: — Это уж вам лучше знать.
О: — (растерянно) А почему я не знаю?
СН: — Точно не знаете?
О: — Понятия не имею. Хорошо–хорошо–хорошо-совсем хорошо и вдруг — опа! — и плохо. Совсем паршиво. Давайте еще попробуем.
СН: — Для чистоты эксперимента? Ну давайте, Ольга Пална.
Попробовали опять. Сначала с опаской, но очень быстро снова хорошо пошло — однако по той же схеме: рука ниже пояса, и все, как отрезало. Опять сижу–трясусь, одеяло на плечи подтягиваю.
О: — (начиная слегка паниковать) Что–то со мной не то.
СН: — Ну хоть какие–то ассоциации возникают?
О: — А какие должны возникать?
СН: — (откашливаясь) Психоаналитик из меня, конечно, никакой, но исходя из известных мне понаслышке принципов этой малонаучной дисциплины (не удерживается и плавно переходит на лекторский тон, тем более это помогает сбить тревогу), такого рода реакция может свидетельствовать о наличии некоей прошлой травмы, причем если эта травма не отработана, сиречь не осмыслена, а — в худшем случае — вытеснена в подсознание, то паци… человек так и будет страдать от непонятных ему самому неадекватных психических реакций, пока не обратится к их источнику и не выработает к нему каких–то подходов. Примерно так.
О: — То есть меня переклинило из–за какой–то забытой травмы? Не было у меня никакой травмы.
СН: — Или вы так хорошо ее вытеснили.
О: — (мрачно) Ну и какого рода травма?
СН: — (морщится) Самое популярное — в детстве кто–то приставал.
О: — Никто не приставал. Вот зуб даю. И кто мог приставать? Пацаны в садике? — уже смеется.
СН: — Там скорее взрослые имеются в виду.
О: — О. Нет, вшыстко едне не было. Людей, у кого было — знаю, а у самой точно нет.
СН: — (вздыхает) Даже если и было — не реально вот так сейчас это взять и вспомнить. (задумывается) А с другой стороны, совершенно не обязательно сразу так далеко копать, когда можно идти в обратную сторону — то есть начинать с недавних событий.
О: — (подозрительно, не нравится его многозначительный взгляд) С каких–таких недавних?
СН: — Ну, как с каких.
О: — Мне, правда, ничего в голову не приходит, Сергей Николаич, скажите уже.
СН: — В сентябре–то? Когда вас за нанесение тяжких телесных повреждений чуть не упекли?
Кажется, это было так давно, что действительно вылетело из головы.
О: — А! Ну и что? А что? Ну, дала маху слегка, да. Да я уже и не помню, что там было–то…
СН: — (весомо) Ага.
О: — Ну, вот что сразу «ага»? (беспокойно, самой непонятно почему) Это все состояние аффекта — вот и запомнила все плохо, совершенно естественно.
СН: — Оля. Когда тебя привели тогда в учительскую, там не было никакого состояния аффекта — ты была в состоянии, которое называется «шок». Не в сегодняшнем понимании вроде «ах, я в шоке» — а в сугубо медицинском. То есть это буквально была не ты. Потом ты из него кое–как вышла — сама помнишь — но даже когда начала рассказывать, там не было твоей обычной… когерентности, ты выпускала куски, путалась-О: — В показаниях, ага. Но я ж еще и притворялась слегка, чтоб пожалостливее выходило — сам же и подсказал.
СН: — Вот именно, что «еще и» и «слегка» — начала ты специально, а потом тебя очевидно прорвало. Но прорвало не до конца — где–то тебя явно замыкало и ты возвращалась к уже проговоренному, разумеется, нормальные люди так и реагируют в стрессовых ситуациях, но от вас, Ольга Пална, я такого не ожидал — вернее тогда, еще может быть, но зная тебя сейчас — уже нет. И потом: вот они на тебя напали, один держал, другой подошел — и ты начала защищаться. Насколько я — опять же понаслышке — знаю о всяких там боевых искуствах, главное там не покалечить, а в первую очередь отбить противника, высвободиться и дальше уже по обстоятельствам — или обездвижить — или — разумнее, если их больше одного, — удирать, звать на помощь и тп. И что мы имеем? Вот ты сама все–таки вспомни поточнее.
О: — (честно собираясь с мыслями) — Ну что… один держал, это я помню, другой подошел и-СН: — И?
О: — Туман. Как красной пеленой заволокло — яростной такой (не без удовлетворения) даже, как била, точно не помню.
СН: — Тогда я тебе скажу, как ты била. Вывернулась от того урода, что держал, врезала ему, как положено, разок — и всё, на время и сравнительно без последствий из строя вывела. И тут же принялась за второго — который только «подошел», и вот его уже — у меня даже слов приличных нет — отутюжила? — в общем, начинается на «от — ", а дальше можно подставлять что угодно в меру испорченности — так, что… что если бы тот первый пацан не заорал в ужасе, я не знаю, от чего нам бы тебя уже пришлось отмазывать. То есть явно превысила пределы необходимой самообороны — спрашивается только, за что?
О: — (мрачно) Не помню.
СН: — Вспоминай. Вот сейчас ты за мной повторила, что он «подошел», а тогда говорила что–то вроде «напал» или «накинулся».
О: — (упрямо) Не помню. Ну, значит, накинулся…
СН: — Что значит, «накинулся»? Хватанул где–то? Ну что, так как–нибудь?
И тут без предупреждения, резко, сделал мне такую бяку — бррр, до сих пор вспоминать противно — а Маня, небось, обозвала бы масковской неженкой, подумаешь, мол, хапанули тама больно, и не такое переживали, не изнасиловали, и то хорошо — но мне и этого, видимо, было более, чем достаточно — сразу как всполохом вспомнился тот момент — еще более неприятный, чем воспроизведенный им сейчас, но так они наслоились, что вот сидели мы рядом, и раз — он уже отлетел в сторону — одной рукой прикрывает — почему–то — живот, а другую поднимает вверх — сдаюсь, мол, отставить — потому что я еще и сделать ему ничего не успела, только отпихнуть, но в глазах явно читался смертный приговор — это он потом уже вспоминал. Очнулась, завсхлипывала, конечно, слегка, придвинулся ко мне, накинул одеяло. — Ну что, — говорит, а сам тоже, чувствуется, переживает, — может, все–таки отложим? — Э, нет, — говорю, — причину короткого замыкания вы нашли, теперь давайте уже до конца его устранять.
Ну и устранили. Третьим дублем все уже пошло так замечательно, что я, по–моему, вообще не обратила особого внимания, что что–то там случилось такое эпохальное. Эйфория, серотонин, дофамин — все застило, ну и он, конечно, постарался, уже после поняла, как мне повезло — ну или насколько правильно выбрала. — Ты как? — говорит. — А что ты, — говорю, остановился на самом интересном месте, дальше давай. — Ладно, — говорит, — только ты возражай, если что. И лучше вербально, а то знаю я тебя… Да какое там «если что» — скоро мне так захорошело, что вслух могла только бормотать сквозь смех, что мол, что же тогда оргазм, если это не оргазм, хихихи… — А почему ты, — тоже смеется, — решила, что это не оргазм? — Так в первый раз же у нас его никогда не бывает. — А, — говорит, — действительно. Значит, опять ходить тебе в исключениях из правил. — Что, — говорю, — серьезно? — По всем признакам, да. Бывают и помощнее, конечно, но ничем другим это быть не может.
